Неточные совпадения
Самовар загудел в трубе;
рабочие и семейные, убравшись с
лошадьми, пошли обедать. Левин, достав из коляски свою провизию, пригласил с собою старика напиться чаю.
Дарья Александровна должна была согласиться, и в назначенный день Левин приготовил для свояченицы четверню
лошадей и подставу, собрав ее из
рабочих и верховых, очень некрасивую, но которая могла довезти Дарью Александровну в один день.
Потом снова скакали взмыленные
лошади Власовского, кучер останавливал их на скаку, полицмейстер, стоя, размахивал руками, кричал в окна домов, на
рабочих, на полицейских и мальчишек, а окричав людей, устало валился на сиденье коляски и толчком в спину кучера снова гнал
лошадей. Длинные усы его, грозно шевелясь, загибались к затылку.
Лошадь брыкалась, ее с размаха бил по задним ногам осколком доски
рабочий; солдат круто, как в цирке, повернул
лошадь, наотмашь хлестнул шашкой по лицу
рабочего, тот покачнулся, заплакал кровью, успел еще раз ткнуть доской в пах коня и свалился под ноги ему, а солдат снова замахал саблею на Туробоева.
Самгин присоединился к толпе
рабочих, пошел в хвосте ее куда-то влево и скоро увидал приземистое здание Биржи, а около нее и у моста кучки солдат,
лошадей.
Рабочие остановились, заспорили: будут стрелять или нет?
Однажды, когда мы вместе с
рабочими возили с поля снопы, у Ивана вырвались
лошади с порожней телегой, прибежали во двор с одним передком и в необъяснимом ужасе забились в тесный угол между плетнем и сараем.
Себя автор называл не иначе, как «сиротой — дворянином», противника — «именующимся капитаном» (мой дядя был штабс — капитаном в отставке), имение его называлось почему-то «незаконно приобретенным», а
рабочие — «безбожными»… «И как будучи те возы на дороге, пролегающей мимо незаконно приобретенного им, самозванцем Курцевичем, двора, то оный самозванный капитан со своей безбожною и законопротивною бандою, выскочив из засады с великим шумом, криком и тумультом, яко настоящий тать, разбойник и публичный грабитель, похватав за оброти собственных его сироты — дворянина Банькевича
лошадей, а волов за ярма, — сопроводили оных в его, Курцевича, клуню и с великим поспехом покидали в скирды.
Так мы прошли версты четыре и дошли до деревянного моста, перекинутого через речку в глубоком овраге. Здесь Крыштанович спустился вниз, и через минуту мы были на берегу тихой и ласковой речушки Каменки. Над нами, высоко, высоко, пролегал мост, по которому гулко ударяли копыта
лошадей, прокатывались колеса возов, проехал обратный ямщик с тренькающим колокольчиком, передвигались у барьера силуэты пешеходов,
рабочих, стран пиков и богомолок, направлявшихся в Почаев.
Почти такие же цифры показаны и для
рабочего скота, то есть для
лошадей и волов, причем и на этот раз беднее всех оказывается лучший, то есть Корсаковский округ.
Обещали разных хозяйственных предметов на 1000 рублей и по 4 головы разного скота на каждую семью, но когда отправляли переселенцев на «Манджуре» из Николаевска, то не было ни жерновов, ни
рабочих волов,
лошадям не нашлось места на судне, и сохи оказались без сошников.
Разговор завязывался. Петр Васильич усаживался куда-нибудь на перемывку, закуривал «цигарку», свернутую из бумаги, и заводил неторопливые речи.
Рабочие — народ опытный и понимали, какую
лошадь ищет кривой мужик.
— Экипаж на житный двор, а
лошадей в конюшню! Тройку
рабочих пусть выведут пока из стойл и поставят под сараем, к решетке. Они смирны, им ничего не сделается. А мы пойдемте в комнаты, — обратилась она к ожидавшим ее девушкам и, взяв за руки Лизу и Женни, повела их на крыльцо. — Ах, и забыла совсем! — сказала игуменья, остановясь на верхней ступеньке. — Никитушка! винца ведь не пьешь, кажется?
У коляски Лаптева ожидало новое испытание. По мановению руки Родиона Антоныча десятка два катальных и доменных
рабочих живо отпрягли
лошадей и потащили тяжелый дорожный экипаж на себе. Толпа неистово ревела, сотни рук тянулись к экипажу, мелькали вспотевшие красные лица, раскрытые рты и осовевшие от умиления глаза.
Ту же
лошадь, ввиду наступления
рабочего времени, мужичок за сорок рублей купит — смотришь, рублей десять — пятнадцать барышка с каждой головы наберется.
Лошадь, старая, разбитая кляча, вся в мыле, стояла как вкопанная, а все вместе было невыносимо смешно.
Рабочие Григория так и закатывались, глядя на хозяина, его нарядную даму и ошалелого возницу.
Через десять минут Квашнин быстро подкатил к площадке на тройке великолепных серых
лошадей. Он сидел в коляске один, потому что, при всем желании, никто не смог бы поместиться рядом с ним. Следом за Квашниным подъехало еще пять или шесть экипажей. Увидев Василия Терентьевича,
рабочие инстинктом узнали в нем «набольшего» и тотчас же, как один человек, поснимали шапки. Квашнин величественно прошел вперед и кивнул головой священнику.
Но едва он отошел пять шагов от
лошадей, как убедился, что то, что он принимал за черную стену, была большая, тесная толпа
рабочих, запружавшая дорогу и медленно, в молчании подвигавшаяся вперед.
Пепел(садится). Не люблю его… больно он зол да горд. (Передразнивая Клеща.) «Я —
рабочий человек». И — все его ниже будто… Работай, коли нравится… чем же гордиться тут? Ежели людей по работе ценить… тогда
лошадь лучше всякого человека… возит и — молчит! Наташа! Твои — дома?
— Эти простые люди, — медленно и задумчиво говорил Фома, не вслушиваясь в речь товарища, поглощенный своими думами, — они, ежели присмотреться к ним, — ничего! Даже очень… Любопытно… Мужики…
рабочие… ежели их так просто брать — все равно как
лошади… Везут себе, пыхтят…
— Нет, я так спросила: значит, чтобы не простудилась? А я как-то иду по улице, ваш работник и едет на вашей лошадке; смотрю, точно совсем другая
лошадь стала… Какие-то
рабочие идут мимо и говорят: «Вот попово-то прясло едет, ему лошадь-то заместо куриного седала отвечает, цыплят на нее садит… Медведь, говорят, давно прошение об ней губернатору подал».
Иногда он делал короткие замечания отрывистым, небрежным тоном, и тотчас же все конюхи и
рабочие поворачивали к нему головы и
лошади настораживали уши в его сторону.
На конюшнях восемнадцать
лошадей, братии более полуста, и все — народ крепкий,
рабочий, стариков немного, — для парада, для богомольцев едва хватает.
Все, что ни говорила Катерина Архиповна своему супругу, все была самая горькая истина: он ничего не сделал и не приобрел для своего семейства, дурно присматривал за
рабочими, потому что, вместо того чтобы заставлять их работать, он начинал им обыкновенно рассказывать, как он служил в полку, какие у него были тогда славные
лошади и тому подобное.
Наконец наступил и канун первого мая. С раннего утра в Причине все поднялось на ноги, даже не было видно пьяных. Партии
рабочих уже были в полном сборе и толпились кучками около изб, где жили хозяева, или около обозов. Приготовляли
лошадей, мазали телеги, бегали и суетились, как перед настоящим походом. Только хозяева старались казаться спокойными, но в то же время зорко сторожили друг друга — кто первый не утерпит и тронется в путь. Свои лазутчики и соглядатаи зорко следили за каждым движением.
Но вот снегу больше нет:
лошадей, коров и овец, к большому их, сколько можно судить по наружности, удовольствию, сгоняют в поля — наступает
рабочая пора; впрочем, весной работы еще ничего — не так торопят: с Христова дня по Петров пост воскресенья называются гулящими; в полях возятся только мужики; а бабы и девки еще ткут красна, и которые из них помоложе и повеселей да посвободней в жизни, так ходят в соседние деревни или в усадьбы на гульбища; их обыкновенно сопровождают мальчишки в ситцевых рубахах и непременно с крашеным яйцом в руке.
Человек, владея по наследству миллионами или десятками тысяч десятин, вследствие того, что у него большой дом,
лошади, автомобили, прислуга, считает себя особенным человеком. Вся окружающая его роскошь так опьяняет его, что он не можетперенестись в жизнь того
рабочего, который устраивает стачку на его заводе, или нищего мужика, который срубает дерево в его лесу, и без укоров совести казнит, если может, и
рабочего и крестьянина.
Я стал прощаться… Многое было сказано ночью, но я не увозил с собою ни одного решенного вопроса и от всего разговора теперь утром у меня в памяти, как на фильтре, оставались только огни и образ Кисочки. Севши на
лошадь, я в последний раз взглянул на студента и Ананьева, на истеричную собаку с мутными, точно пьяными глазами, на
рабочих, мелькавших в утреннем тумане, на насыпь, на лошаденку, вытягивающую шею, и подумал...
— Барыня проснулась, — говорит Гаврила-лакей. — Постой, братцы, я ей наставление сделаю. Пущай дозволит мне взять
лошадей и
рабочих, сколько их есть, я поеду в Крещенское и живо там это самое… Народ непонимающий, дубовый, надо распорядиться, как и что.
— Это под Тулой? — заметил один из старых
рабочих. — Только как же она не на
лошадях… Пешком-то до станции далеко…
Разве не то же, что делали эти дети с везущей их
лошадью, когда они гнали ее, делали и делают люди богатых классов с
рабочим народом во все времена и до и после освобождения. И разве не то же, что делают дети, стараясь, не слезая с
лошади накормить ее, делают люди общества, придумывая средства, не изменяя своего отношения к народу — прокормить его теперь, когда он слабеет и может отказаться везти?
Во втором часу дня, в то время как
рабочая пчела, как вьючная
лошадь, продолжала свою безостановочную, обычную, низменную работу, таская мед и пергу для детей, в первый раз вылетели трутни.